Видный деятель русского революционного
движения, в основном связанный с кружком
чайковцев. Родился на Украине в мелкопоместной
дворянской семье, учился в Петербургском
технологическом институте. Пропагандистскую
работу начал в 1871 г. Участвовал в подготовке
«хождения в народ», вел пропаганду среди
рабочих-ткачей. Арестован в 1873 г., осужден по
«процессу 193-х» (участники «хождения в народ») на 9
лет каторги и пожизненную ссылку в Сибирь.
Отправлен в Нижне-Карийскую тюрьму, после
отбытия срока каторги оставлен на поселении в
Чите. В 1906 выпустил сборник "Стихотворения"
(Ростов-на-Дону) и воспоминания "Записки
чайковца". Умер в Томске.
Наиболее значительные его произведения
относятся к 1870—1880-м годам, написаны как до
ареста, так и во время тюремного заключения,
часть из них проникла в сборники вольной поэзии.
Дума ткача (1872)
Гей, работники! несите... <1873>
Просьба <1873>
Из сборника "Из-за решетки", 1877
Думы мои любые... <1877>
К бюсту Белинского <1877>
Могила <1877>
"Волчонок" (между 1875 и 1877)
Она <1877>
Петру Алексееву (1877)
Завещание (1877)
Ах ты доля (1874)
Свободушка (1873)
ДУМА ТКАЧА
Мучит, терзает головушку бедную
Грохот машинных колес;
Свет застилается в оченьках крупными
Каплями пота и слез.
«Ах, да зачем же, зачем же вы льетеся,
Горькие слезы, из глаз?
Делу - помеха; основа попортится!
Быть мне в ответе за вас!
Нитка порвалась в основе канальская,
Эка канальская снасть!
Ну, жизнь бесталанная! Столько-то на душу,
Примешь мучениев, - страсть!
Кашель проклятый измаял всю грудь мою,
Тоже болят и бока,
Спинушка, ноженьки ноют, сердечные,
Стой целый день у станка!
Взором туманным обводит он ткацкую,
Нет ли надсмотрщика тут;
Сел бы, - торчит окаянный надсмотрщик, -
Вмиг оштрафует ведь плут!
Грохот машин, духота нестерпимая,
В воздухе клочья хлопка,
Маслом прогорклым воняет удушливо:
Да, жизнь ткача нелегка!
Стал он, бедняга, понуривши голову,
Тупо глядеть на станок.
Мечется, режет глаза наболевшие
Бешеный точно челнок.
«Как не завидовать главному мастеру,
Вишь, на окошке сидит!
Чай попивает да гладит бородушку,
Видно, душа не болит.
Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером, -
Станешь работу сдавать,
Он и работу бранит, и ругается,
Всё норовит браковать.
Так ведь и правит, чтоб меньше досталося
Нашему брату, ткачу.
Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики,
Жить ведь я тоже хочу!
Хвор становлюся; да что станешь делать-то,
Нам без работы не жить –
Дома жена, старики да ребятушки,
Подати надо платить.
Как-то жена нынче с домом справляется,
Что нам землица-то даст?
Мало землицы; плоха она, матушка,
Сущая, право, напасть!
Как сберегу, заработавши, денежки,
Стану домой посылать…
Сколько за месяц-то нынче придется мне
Денег штрафных отдавать?
Эх, кабы меньше… О, господи, господи!
Наш ты всевышний творец!
Долго ли будет житье горемычное,
Скоро ль мученью конец?!»
Конец 1872 или начало 1873
«Сборник новых песен и стихов». Женева, 1873, без
подписи.
Стихотворение, по рассказу Сергея Синегуба, было
написано в начале 1873 г. после посещения им одной
из петербургских ткацких фабрик (многие
фабричные рабочие были из крестьян и весной
уходили к своим хозяйствам, а осенью опять
возвращались в город на заработки).
Стихотворение сохраняло популярность вплоть до
1917 года. В конце XIX в. была сложена «Песня ткача»,
восходящая к тексту Синегуба, но с изменившимся
сообразно новым условиям текстом. Известны и
более поздние ст-ния на ту же тему; см., например,
написанное П. Моисеенко и Г. Штрипаном в 1879 г.
стихотворение «Ткачи»
«Как-то мои друзья ткачи повели меня на фабрику
во время работы. Боже мой! Какой это ад! В ткацкой
с непривычки нет возможности за грохотом машин
слышать в двух шагах от человека не только то, что
он говорит, но даже, что он кричит. Воздух —
невозможный, жара и духота, вонь от людского пота
и от масла, которым смазывают станки; от тонкой
хлопковой пыли, носящейся в воздухе, в ткацком
отделении получается своеобразный вид мглы. И в
такой обстановке надо простоять человеку более 10
часов на ногах <...> Я пробыл на фабрике не более
2 часов и вышел оттуда весь очумелый и с головной
болью. Это мое посещение фабрики вызвало
впоследствии появление на свет моего
стихотворения „Дума ткача", получившего потом
большое распространение среди молодежи и в
особенности среди рабочих. Его, кажется, и до сих
пор поют и в России, и в Сибири; я слыхал, как его
пели в далекой Нишанской тайге, не особенно
далеко от Охотского моря» (Синегуб С. С.
Записки чайковца. М.; Л., 1929. С. 36—37). В одном из
писем Синегуба к Г. А. Мачтету читаем: «В дни
юности я сочинил стишину „Дума ткача". В
редакции она потерпела провал, но широко
распространялась в народе (в Москве, Петербурге,
Одессе, Киеве) и среди революционеров» (ГБЛ, ф.
162, № 12. Указано Н. В. Осьмаковым).
***
Гей, работники! несите
Топоры, ножи с собой,
Смело, дружно выходите
Вы за волю в честный бой!
Мы, под звуки вольных песен,
Уничтожим подлецов —
Палача царя повесим,
С ним дворянство и купцов!
Кончить время! уж довольно
Им с нас шкуру втрое драть,
И мужицкую кровь полно
Им по-вшиному сосать!
Прочь владык! пусть мир сберется,
Выше мира власти нет!
Вряд ли кто сильней найдется —
Обойди хоть целый свет!
Расступися, лес дремучий!
Дай простор — народ идет!
Хочет силою могучей
Вековой разрушить гнет.
Гей! огня давай скорее –
Им очистим всё зараз,
Чтобы дело шло спорее...
. . . . . . . . . . . .
Ты утихни, сине море
Не моги огонь запить –
Накипело в сердце горе,
Нету моченьки сносить!
Час настал, вставайте, братья!
Силы, кровь и жизнь свою –
Всё несите без изъятья
Вы к святому алтарю.
Воля, право и равенство
Ждет за то вас впереди.
Жизнь высокого блаженства,
Без мучений и забот.
Мукам мир конец положит —
Тяжким сборам, податям,
Наши кости царь лишь гложет,
Кровь по вкусу лишь зверям.
Мы довольно гнули шею
Под ударами кнута,
В ноги кланялись злодею,
Целовали у плута
Руки, пятки за презренье,
За удары, за наш труд!
Невтерпеж. . . . . .
Жажда мести сердце жмут.
<1873>
ПРОСЬБА
Мужики
Государь наш батюшка,
Царь российский, белый!
К тебе прибегаем
C просьбою несмелой
О своих нуждишках
И о многом прочем...
Царь
Говори короче!
Мужики
Доля наша горькая
Да житье бедовое:
Хлеба нет ни крошечки,
Жрем кору сосновую;
Скота много пало,
Земли больно мало,
А оброков много.
Царь
Потерпи, ребята,
Уповай на бога!
Мужики
Все твои чиновники,
Да начальство разное
Нам творят стеснения
Больно безобразные…
Животишки бедные…
Да деньжонки медные
Дочиста обобраны.
Царь
Ну, а недоимки с вас
Скоро будут собраны?
Мужики
Время ныне мирное,
Тишина отменная,
Надо бы повинности
Отменить военные,
Ведь солдаты лишние –
Чистый нам изъян!
Царь
Так вас и послушаюсь –
Расставляй карман
Мужики
Белый царь, российскому
Бедному народу
Дай ты настоящую,
С землею, свободу.
Заживет крестьянство
Вольно, тихо, мирно…
Царь
Не слишком ли, братцы,
Будет это жирно?
Мужики
Если б на последнюю
Просьбу ты склонился,
Если б ты с народом
Властью поделился -
То-то бы веселие
Было на Руси!
Царь
Натко-сь! Выкуси!
<1873>
<ВАРИАНТ>
Государь и мужики
Мужики
Государь наш батюшка,
Царь российский, белый,
Мы к тебе с просьбою несмелой
О своих нуждишках и о многом прочем.
Государь
Говори короче!
Мужики.
Все твои чиновнички, начальство разное
Нам творят стеснения больно безобразные.
Животишки бедные и деньжонки медные
Все кругом обобраны.
Государь
А оброки с вас скоро будут собраны?
Мужики
Время ныне мирное, тишина отменная,
Надо бы повинность отменить военную:
Ведь твои солдатики нам один изъян!
Государь
Как же!.. Подставляй карман!..
Мужики
Если б на последнюю просьбу ты склонился
Да с народом властью поделился,
То-то бы веселье было на Руси!
Государь
На-ка, выкуси!
Из тетради, изъятой у политического
заключенного К. И. Беклемышева в Пермской
губернской тюрьме во время революции 1905-1907 гг.
(тетрадь сохранилась в Государственном архиве
Пермской области), без подписи. Текст записан
кем-то по памяти.
***
Думы мои любые,
Думы мои честные,
Жить не помешают вам
Эти стены тесные:
Светом освещенные
Правого страдания,
Вы в народ прорветеся
Силой упования;
Жизнь его просветите,
Грудь его согреете,
Мысли-сон прогоните,
Рабства тьму рассеете!
<1877>
К БЮСТУ БЕЛИНСКОГО
Слава тебе, показавшему нам свет!
Ты в пору мрачную невзгод
Пришел с призывом к жизни новой.
Рабом замученным народ
Стоял внизу, во тьме гробовой,
И ни единого луча
Не прорывалось в мир голодный,
Там раздавался свист бича
Над трудовой спиной народной.
Без перемен его судьба
Плелась от века и до века,
Под оболочкою раба
Стиралась личность человека!
Вверху же — барство и разврат,
Невежество в союзе с ленью
Да, как чума, лакейства яд
Вполне царили. Отупенье
Владело каждого умом,
Пред сильным мира — все лакеи,
А над забитым мужиком
Свершали варварства затеи.
За раболепие и лесть
В подачку «души» получали,
Средь них звучало слово «честь»,
Но чести люди те не знали.
Всё гниль, как в царстве мертвецов;
Темно, как в сумрачной могиле,
И лишь у мраморных дворцов
Огни потешные чадили...
И ты ошибся, в царстве тьмы
Признав «действительности» право, —
И вот с признательностью мы
Тебя тотчас венчали славой.
Но чутким сердцем ты познал
Все благо правды животворной
И, раз познавши, разорвал
С средою лживой и тлетворной.
Ты сбросил силою своей
Традиций рабских гнет ужасный,
Переворот в душе твоей
Свершился пламенный и страстный.
Пред нами в этот час святой
Свет солнца вешнего разлился,
И мир наш пошлый и пустой
Пред нами в наготе явился!
Так гадок был тот мир, что мы
Его своим признать не смели:
Как?! Низость, подлость, мрак тюрьмы?
И это всё, что мы имели?!
И мы, как истые рабы,
Несли тебе слова укора:
«Зачем ты обнажил нам лбы
И показал клеймо позора?»
О! как мы злились, что судьба
Твой гений с правдой подружила! —
И вот развратная толпа
Тебя страданьем окружила...
Брань, клеветы со всех сторон,
Злой смех, в невежестве улики
Неслись, как карканье и крики
С добычи спугнутых ворон.
А ты всё ж нас людьми считал,
Людьми в оковах заблужденья,
И с твердой верой призывал
Гнилые души к возрожденью.
Ты в страстной речи говорил
Об уважении к народу,
Его права провозгласил
На жизнь, на счастье и свободу.
Ты призывал и нас самих
В себе возвысить человека:
«Сознай его, хотя на миг,
В себе — ты, нравственный калеками
Но тупоумье медных лбов
Твои надежды отравило,
Сожгла тебя твоя любовь,
Негодованье задушило!..
И вот, борец многострадальный,
Гляжу теперь на образ твой
С невольным горем и тоской,
Смущенный думою печальной:
Зачем не торжество борца,
Не мир души в нем отразились, —
Черты прекрасного лица
Туманом скорби омрачились?
Зачем нельзя в них прочитать,
Что все сбылись твои желанья?
На них глубокая печать
Невыразимого страданья.
<1877>
МОГИЛА
Посвящается памяти Михаила Михайлова
Там, в краю далеком,
Гибнет много сил,
Есть там много, много
Дорогих могил.
И средь них могила
Гордого борца,
Равенства и братства
Светлого певца.
Родиной забытый,
В каторге глухой
Умер он, измучен
Сердцем и душой.
Но не посылал он
(Был он горд в борьбе)
За свои страданья
Укоризн судьбе.
Беззаветно, страстно
Родину любил,
За нее страдал он,
Для нее лишь жил;
Не свои невзгоды
Мучили его,
Ждал он в жизни счастья
Только одного:
Чтобы ты, воспрянув,
Родина моя,
Сбросила вериги
Рабского житья!..
Отчего ж от смерти,
От лихих оков
Не спасешь, родная,
Любящих сынов?
Умер... Путь тернистый
Пройден наконец;
Выстрадан сторицей
Доблестный венец!
И... колодник вырыл
Сажня два земли;
Четверо конвойных
К яме труп снесли;
Кое-как, с досадой,
Торопливо поп
Отчитал молитвы,
Запечатал гроб.
В яму опустили
Этот гроб простой,
Крепко надавили
Твердою землей...
И никто не пролил
Над могилой слез
И цветов прощальных
К гробу не принес.
Хоть бы крест сосновый
Миру говорил:
«Здесь лежит, кто честно
Родину любил!»
Только мать-природа
Раннею весной
Красит ту могилу
Шелковой травой.
Да зимой над нею
Высится курган
Снежный, что навеет
Буря-ураган.
<1877>
«ВОЛЧОНОК»
Посвящается Вере Любатович
Ах, как на судьбу мне обидно:
Конца моим мукам не видно!
Как грудь разболелась в неволе,
Я вся исстрадалась от боли!
—
О! как бы я страстно хотела,
Чтоб весть в каземат долетела
О грозном, святом пробужденье
Народа родного; о мщенье
Поборникам тьмы исступленным,
Свободы врагам озлобленным,
Рабам суеты, сладострастья,
Гонителям правды и счастья,
Сгубившим в глухом каземате
Народа друзей — моих братий.
И как мне ни тяжко в темнице,
Как в клетке измученной львице,
Без дела, без воли, без света...
Но только бы весточка эта —
И я бы, как роза, алела,
И грудь бы моя не болела.
Я знаю: народ мой любимый
Меня не забыл бы, гонимой,
И в час своей славы победной,
Когда над отчизною бедной,
Над краем застоя и тленья,
Прошла бы гроза обновленья, —
Он, звуки заслышав тревоги,
Разнес бы дворцы и... остроги!..
И, полный и силы, и власти,
Он волю и светлое счастье
Мне дал бы, как верному другу,
За всю пережитую муку, —
И я бы, как роза, алела,
И грудь бы моя не болела!
Но если бы даже родимый
Народ, мною страстно любимый,
Разбивши ярмо угнетенья,
Забыл бы меня в заточенье,
В моем каземате постылом,
Как в склепе сыром и унылом,
То всё же в окно каземата,
От ранней зари до заката,
Не песни тоски и печали
Тогда бы ко мне долетали,
Но, полные счастья, свободы,
Неслись бы под темные своды, —
И я бы, как роза, алела,
И грудь бы моя не болела!
Но там, вне тюремной ограды,
Там тоже не много отрады!
Там нивы, луга зеленеют,
Небесные своды синеют,
Там шепот прохладного бора,
Раздолье степного простора,
И вольного вихря дыханье,
И грозного моря плесканье;
Там горы, там синие реки,
То злые, то полные неги;
Там все, все богатства природы,
Но нет одного: нет свободы!
Ах, если б народ угнетенный
Свободно вздохнул, обновленный! —
Я пышной бы розой алела,
И грудь бы моя не болела!
Между 1875 и 1877
ОНА
Посвящается женщинам процесса 21 февраля — 14
марта 1877 г.
Ее всегда в дни детства окружала
Толпа простых, трудящихся рабов;
Средь них она всегда к себе встречала
Одно вниманье, ласку и любовь.
И в их лице она привыкла видеть
Своих друзей — и добрых и прямых;
У них любить училась, ненавидеть
И понимать страдания других...
Зимой, бывало, девочка с охотой
Бежала к ним, в их бедный уголок,
Где коротали, сидя за работой,
Они в рассказах зимний вечерок.
Горит свеча, чадит и нагорает,
Уныло льет по стенам тусклый свет;
Так душно там; забав, веселья нет,
Но девочка-малютка не скучает.
Под крылышко забившись к доброй няне,
Головкою к груди ее прильнет
И слушает то сказку об «Иване»,
То повесть жизни, горя и забот,
Вникая в смысл правдивого сказанья
О их борьбе с позором и нуждой,
Сочувственною, детскою мечтой
Рвалась она в мир скорби и страданья...
Взросла... И вот из тихой детской кельи
Ее ввели в обширный, пышный зал,
Где утопал в изысканном весельи
Гостей блестящих праздный персонал.
Гремел оркестр, весь зал сиял огнями,
Носились пары в танцах перед ней...
С мужчинами кокетничали дамы,
Лился поток заученных речей.
И холодом повеяли ей в душу
Весь этот блеск, весь музыкальный гром:
И лед блестит, — но этот блеск теплом
Не наделит зимы суровой стужу!
Вокруг ни в чем не встретил отголоска
Весь мир ее заветных дум и грез;
Знакомых черт, ни радостей, ни слез
Не встретил глаз под внешним слоем лоска.
И сердце сжалось горько и тоскливо...
Что шаг — то цепь движенью и речам!..
И, в уголку усевшись сиротливо,
Не шла она к ликующим гостям...
Но жизнь не ждет... И перед ней широко
Раскрылся мир тщеславной суеты,
Приличием прикрытого порока,
Ничем не наполнимой пустоты.
В безделии за днями дни бежали;
Желанья все исполнены всегда:
Давалось все без боли, без труда,
И в праздности ей жить бы без печали!..
Здесь жертвы рок не требовал жестоко;
За хлеб, за кров здесь не было борьбы;
Но шла она печально, одиноко
Среди пустой и барственной толпы;
Да! Сердце чуткое сознало, что вокруг,
Где все сияет внешней позолотой,
Довольство, блеск, всё — дело черных рук
Сынов нужды, задавленных работой;
Что нищета так страшно в их лице
Уничтожает личность человека
Затем, чтоб в пышном замке и дворце
Из слез нужды родились блеск и нега!..
В веселья час, когда ей поднесет
Бокал вина поклонник именитый,
Шипит вино, но кровью отдает,
Блестит слезой, страдальцами пролитой!
Да! Счастья нет в темнице наслажденья,
Здесь чистота души для сердца яд!
Здесь не найти душе успокоенья,
Как не найти здесь истинных отрад!
Так душно здесь... Всегда и все стремятся
Спокойно жить друг другу не давать,
Под счастие другого подкопаться
И павшего со смехом растоптать!..
Бежать, бежать от этого веселья!
Прочь из толпы ликующих людей!
Вон из палат, где тысячи огней,
Но всё ж темно, как в ходах подземелья!..
И, вырвавшись из золотой неволи,
С любовью к людям в сердце молодом
Пошла она искать счастливой доли
В тот мир забот, где всё полно трудом;
Она пошла искать себе спасенья
Туда, где жили бедные рабы,
Несчастные невольники терпенья
И пасынки озлобленной судьбы.
И вот она в иную жизнь вступила;
Не страшны ей работа и нужда, —
С великими героями труда
Она союз и братство заключила.
Чтоб их борьба к победе привела,
Чтоб их враги свободы не сломили,
Чтоб даром кровь людская не текла, —
Обменом сил они союз скрепили:
Она дала великий свет наук,
Сознанье прав на избранную долю;
Они внесли испытанную волю
И силу, мощь своих трудовых рук.
В союзе братском стройною толпой
Они пошли встречать свои невзгоды,
Чтобы рассеять их... И битвы роковой
Ударил час, как вестницы свободы!
В ком сердце честное живет еще в груди,
Пошли им вслед свое благословенье!
Да встретят их любовь и уваженье,
Да встретит их победа впереди.
<1877>
ПЕТРУ АЛЕКСЕЕВУ
(ОСУЖДЕН 14 МАРТА 1877 г. ОСОБЫМ> ПРИСУТСТВИЕМ>
ПРАВИТЕЛЬСТВУЮЩЕГО> СЕНАТА> НА 10 ЛЕТ
КАТОРЖНОЙ РАБОТЫ)
«Барству да маклачеству
Неужли потворствовать?!»
Не хотелось молодцу
Кланяться, холопствовать!
Невзлюбило пылкое
Сердце, непокорное,
Путь-дорожку битую,
Путь-дорожку торную.
Правду неподкупную
Божий свет увидела
Голова удалая
И — возненавидела
Долю подневольную,
Волюшку забитую,
Злобу окаянную,
Злобу ядовитую;
Вызвать в бой осмелилась
Гордо, без смущения
Царскую опричину,
Силу угнетения.
Эх, и озлобились же
Подлостью богатые
Палачи народные,
Палачи проклятые!
Каменное, жесткое
Сердце их гранитное
Ядом переполнилось,
Местью ненасытною.
Говорят удалому
Речи ненавистные:
«За свободомыслие,
Чувства бескорыстные,
Да за жизнь рабочую
Трудную да серую,
Получи наградушку
Нашу полной мерою;
Ты слюбился с волюшкой,
Что с душой-девицею,
Так спознайся, молодец,
С душною темницею.
Невзлюбил ты горюшко,
Жизнь раба бездольную,
Так уж выпей, молодец,
Горя чашу полную.
Чтобы гребню частому
Не было заботушки,
Этой непоклончивой
Сбреем полголовушки;
В звании кандальника,
Битого, голодного,
Ройся в адской темени
Рудника холодного;
Знай землицу-матушку
Заступом покапывай,
Песни пой о волюшке
Да цепьми побрякивай!
Думал ты — для родины
Цепи рабства пагубны, —
Так добудь железца нам,
Нам на цепи надобно!
А уж цепи выкуем,
Так на славу: тонкие,
Хоть тяжеловатые,
Да, как гусли, звонкие!»
Голова удалая
Все ж не поклонилася,
Сердце молодецкое
Все ж не покорилося:
«Что ж! Закуйте в цепь меня
И обрейте голову,
Но не сброшу с плеч своих
Я креста тяжелого;
Не бегу страдания —
Сила в нем великая, —
Перед ним рассеется
Ваша злоба дикая;
На него помолится
Весь народ задавленный,
Славой увенчается
Вами обесславленный».
Здесь умирая, в казематах,
Мы завещаем всем друзьям
За муки бедного народа
Отмстить врагам!
Самой судьбе бросайте вызов,
Уж раз к врагу она пошла,
С ним против братства и свободы
В союз вошла!
Когда же, в час победы светлой,
Разволновавшаяся кровь
Утихнет в сердце — завещаем
Одну любовь!
Пускай тогда меж вами, братья,
Не будет нищих, богачей,
Ни вечно загнанных страдальцев,
Ни палачей!
Вы храм воздвигнете науки
На место храма лжи и тьмы
И храм свободы лучезарной —
Взамен тюрьмы!
Пусть край родной не оглашает
Ни стон страдающих людей,
Ни свист бича, ни гром орудий,
Ни звон цепей!
Святая личность человека
И честность мысли и труда
Пускай находят уваженье
У вас всегда!
Когда ж блеснет заря спасенья,
Настанет братства светлый час —
В счастливой жизни вспомяните,
Друзья, и нас!
1877
АХ
ТЫ, ДОЛЯ МОЯ, ДОЛЯ
С. Синегуб (в
народной обработке)
Ах ты, доля моя, доля,
Доля горькая моя,
До чего же, моя доля, -
До Сибири довела.
Не за пьянство, за
буянство
И не за грабеж ночной, -
Я страны родной лишился
За крестьянский труд честной.
Был в ту пору год
голодный,
Стали подати сбирать
И последнюю скотинку
За бесценок продавать.
Не стерпело мое
сердце,
Я урядника убил,
И за это преступленье
К вам, друзья, я угодил.
Теперь сижу в
тюрьме холодной,
В темной шахте под землей,
Тут я встретился с друзьями:
Здравствуй, друг, и я с тобой!
Далеко село
родное,
А хотелось бы узнать,
Удалось ли односельцам
С шеи подати согнать.
Народная песня, основанная на подпольно
изданном стихотворении С. Синегуба "Доля"
(иногда приписывается Д. Клеменцу). Стихотворение
распростронялось во время "хождения в
народ" (1874).
СВОБОДУШКА
С. С.
Синегуб
На голос:
Свобода,
свободушка, воля вольная,
Что же к нам, лебедушка, не идешь, не летишь?
Полно тебе, вольная, за морем гулять,
Пора тебе гнездышко на Руси свивать.
Со бездолья горького, со людского зла
Давно стонет русская мать сыра земля!
У нас правды-матушки видом не видать,
Про любовь да братскую слыхом не слыхать.
Кривда безрассудная над нами царит,
Всех рукой железною давит и теснит.
Крестьянами вольными кривда нас честит,
А сама про волюшку пикнуть не велит;
Ни земли, ни лесу кривда не дает,
А налоги тяжкие шибко с нас дерет.
Судьи да властители нашу кровь сосут,
Нашим страдным хлебушком закусывают.
А сам царь с вельможами мужиков забил,
И народ измученный тяжким сном почил.
Только песню длинную тянет да поет,
Со страды-невзгодушки стонет да ревет.
Стонет в зиму лютую в студеной избе,
В мороз по дороженьке в худом армяке.
Стонет в лето жаркое в поле за сохой,
Вдоль по Волге-матушке с длинной бечевой.
Под кнутом, под розгами стонет он в судах,
В горькую рекрутчину — в грязных кабаках.
По торной дороженьке, что в Сибирь ведет,
Под конвоем скованный стонет да бредет.
В тюрьмах каменных, в мерзлых рудниках,
Вдали света вольного стонет он в цепях.
Ой ты гой, свободушка, на наш стон и вой
Ты лети к нам, вольная, каленой стрелой!
По полям, по рощицам соловьем свисти
И житье привольное нам благовести.
Рваные лохмотья наши позашей,
Мошны да кошельки казной понабей.
Голытьбу казацкую напой-накорми,
Сон-дрему свинцовую с мужика сгони,
Силу-мощь духовную ты в него внеси,
По селам, деревушкам школы разведи.
По тюрьмам решетчатым двери отпирай
И несчастных узников на свет выпускай.
Аль у тебя, волюшка, крылья связаны?
Аль пути-дороженьки к нам заказаны?
С тобой и крестьянину – рай, а не житье,
Без тебя же, волюшка, - горе да вытье!
Разойдитесь, реченьки, горы да моря:
Проложите волюшке путь в наши края!
<1873>
«Сборник
новых песен и стихов». Женева, 1873, без подписи.
Приписывалось
Д. А. Клеменцу (см.: «Вольная русская поэзия второй
половины XIX века» / Вступ. статья С. А. Рейсера,
подготовка текста и примеч. С. А. Рейсера и А. А.
Шилова. Л., 1959 (Б-ка поэта, БС). С. 755). Однако следует
признать более аргументированной атрибуцию С. С.
Синегубу в примеч. О. Б. Алексеевой в изд.:
«Агитационная литература русских революционных
народников...». Л., 1970. С. 492—493.
В обвинительном акте по «процессу 193-х» ст-ние
упоминается не один раз под загл. «Свобода»,
«Свобода-свободушка», «Волюшка». Написано на
мотив народной песни «Лучина-лучинушка». Кроме
того, в нем очевидны влияния «Размышлений у
парадного подъезда» Некрасова и ст-ния «Было
времечко, время давнее...» А. А. Навроцкого <1871>
(см. песню "Утес Стеньки Разина").
По данным руководителя Морозовской стачки П. А.
Моисеенко, он в 1877 г. вместе с товарищами
организовал хор с бубенцами и плясунами. Эта
группа певцов исполняла с агитационными целями в
пивных и трактирах района Обводного канала в
Петербурге песни «Долго нас помещики душили...»,
«Свободушка» и др. «Эффект поразительный. Всех
нас воодушевляла революционная песня. Несмотря
на усталость, мы забывали всё» (Воспоминания
старого революционера. М., 1966. С. 21)
ПРИМЕЧАНИЯ
Гей, работники! несите... Ст-ние
предназначалось для пропаганды в широких
народных массах и было отобрано при аресте (см.:
Синегуб С. С. Записки чайковца. М.; Л., 1929. С. 126 28).
Просьба. Написано во время подготовки
"хождения в народ". Манифест 1861 года не решил
аграрного вопроса: земли крестьяне не получили;
ее необходимо было выкупить, а до тех пор
работать на помещика, считаясь
"временнообязанным". К тому же, крестьяне не
вольны были выбирать, какую землю выкупить,
поэтому даже за деньги им достались худшие земли.
Тысячи крестьян разорились и превратились в
батраков. Автором этого стихотворения в списках
неоднократно назывался другой известный
революционер-народник Д. А. Клеменц. Хотя С. С.
Синегуб и назвал себя автором этого отобранного
у него при обыске ст-ния, но Н. А. Морозов в беседе
с А. А. Шиловым категорически настаивал на
авторстве Д. А. Клеменца (эта атрибуция принята в
изд. «Вольная русская поэзия второй половины XIX
века» / Вступ. статья С. А. Рейсера, подготовка
текста и примеч. С. А. Рейсера и А. А. Шилова. Л., 1959
(Б-ка поэта, БС)). В пользу авторства Синегуба
принята во внимание аргументация в примеч. О. Б.
Алексеевой в изд. «Агитационная литература
русских революционных народников...». Л., 1970. С.
493—494; там же указаны другие загл., под которыми
ст-ние распространялось в списках: «Просьба
крестьян», «Народ и царь», «На-ткось», «Разговор
царя с народом».
Думы мои любые… Автографы ст-ний С. С.
Синегуба, вошедших в «Из-за решетки», их отличия
от публикуемых текстов охарактеризованы в
статье В. Г. Базанова (Еще об одной тетради
стихотворений Сергея Синегуба // «Русская
литература». 1967, № 1. С. 171, 173—174). Ст-ние
перекликается со ст-нием Синегуба «Думы мои,
думы!..» (1873 или 1874?), открывающим раздел «Тюремные
стихотворения» в его сб. «Стихотворения. 1905 г.»
(Ростов н/Д., 1906). В ст-нии заметно также влияние
Шевченко — ст-ний «Думи моi, думи моi, Лихо меня з
вами...» и «Думи моi, думи моi. Ви мoi единi...».
К бюсту Белинского. Признав
«действительности» право. В сложном
творческом пути Белинского был недолгий период
(1838—1840), когда он гегельянской формулой «все
действительное — разумно» пытался оправдать
существующий общественный порядок.
Могила. Другая ред., под загл. «Памяти М.
Л. Михайлова» опубл. в изд.: «Поэты-демократы
1870—1880-х годов» / Вступ. статья Б. Л. Бессонова;
биогр. справки, подготовка текста и примеч. В. Г.
Базанова и др. Л., 1968 (Б-ка поэта, БС). М. Л. Михайлов
умер на каторге, в Кайданском руднике; могила его
была затеряна, и лишь много лет спустя ее нашел П.
Ф. Якубович.
«Волчонок». «Волчонок» —
революционная кличка В. С. Любатович (по
мужу Осташкиной, 1855—1907). В 1871 г. она уехала в
Швейцарию и училась в Цюрихском университете,
где вошла в кружок «Фричей» (по имени хозяйки
квартиры, где кружок собирался). По возвращении в
Россию вступила во «Всероссийскую
социально-революционную организацию». В августе
1875 г. была арестована и 14 марта 1877 г. по «процессу
50-ти» приговорена к каторжным работам на 6 лет,
замененным ссылкою на поселение в менее
отдаленные места Сибири.
Она. Первая публикация («Из-за решетки».
Женева, 1877) сопровождена ред. примеч.: «Все они
осуждены — частию за ведение
социально-революционной пропаганды в среде
рабочих, частию за принадлежность к
революционной организации и «недонесение» о
чужой деятельности: Софья Бардина, 22 л. — на 9 л;
Александра Хоржевская, 20 л. — на 5 л.; Ольга
Любатович, 22 л. — на 9 л.; Варвара Батюшкова, 25 л. —
на 9 л. — в каторжные работы; Анна Топоркова, 21 г. —
на 4 г., и Геся Гельфман, 22 л. — на 2 г. — в рабочий
дом, с лишением всех прав состояния; Лидия Фигнер,
21 г., Варвара Александрова, 23 л., Вера Любатович, 20
л., Евгения Субботина, 23 л., Надежда Субботина, 20 л.,
Елена Медведева, 25 л., Марья Субботина, 21 г. — в
Сибирь на житье; Надежда Георгиевская, 19 л. — на 3
месяца, Екатерина Гамкрелидзе, 20 л. — на 6 недель,
Екатерина Введенская, 20 л. — на 2 недели —
тюремного заключения». Окончательный текст, под
загл. «Народница» см. в изд.: Синегуб С.
Стихотворения. 1905 г. Ростов н/Д, 1906; здесь ст-ние
подверглось стилистической правке, сокращению и
переделке. Посвящено 16-ти женщинам, прошедшим по «процессу
50-ти». Синегуб стремился дать типичный образ
женщины-революционерки; тем не менее начало
ст-ния навеяно, по-видимому, биографией сестер
Субботиных, а следующая часть — С. Л. Перовской
(см.: Субботина Е. Д. На революционном пути. М., 1928;
Ашешов Н. П. С. Л. Перовская. Пг., 1920. С. 10—11).
Петру Алексееву. Другая ред.,
существенно сокращенная, опубл. в изд.:
«Поэты-демократы 1870—1880-х годов» / Вступ. статья Б.
Л. Бессонова; биогр. справки, подготовка текста и
примеч. В. Г. Базанова и др. Л., 1968 (Б-ка поэта, БС). Алексеев
П. А. (1849—1891) — ткач, участник революционного
кружка, организованного за Невской заставой в
Петербурге в 1873 г. Судился по «процессу 50-ти». На
суде 10 марта 1877 г. произнес знаменитую речь с
призывом к революции; текст ее неоднократно
издавался отдельными брошюрами, перепечатывался
в сборниках, ходил в списках и т. д. Алексеев был
присужден к 10 годам каторжных работ, по отбытии
их поселен в Якутской области и вскоре был убит.
Другое ст-ние, навеянное речью Алексеева, было
написано Ф. В. Волховским, но текст его неизвестен
(см.: Волховской Ф. В. Ткач Петр Алексеевич
Алексеев. Спб., 1906. С. 9). Кроме того, два анонимных
стихотворных переложения речи Алексеева см. в
изд.: «Архив „Земли и воли" и „Народной
воли"». М., 1932. С. 315 — 317. Маклачество - занятие
перекупкой, посредничеством при мелких торговых
сделках.
Завещание. Ст-ние перекликается с
завещанием, написанным Ф. В. Волховским и
подписанным 24 участниками (в том числе С.
Синегубом) перед отправлением на каторгу и в
ссылку (см.: «Община». Женева. 1878, № 6/7). Первые 4 ст.
помещены в качестве эпиграфа к статье.Д. А.
Клеменца.
